Я помнил этот кисет, кажется, с того самого дня, с которого начал осознавать себя человеком. Он всегда висел на гвоздике рядом с печкой. Менялись дома, печки, гвоздики, но кисет всегда был на видном месте. Сшитый грубыми стежками из светло-зеленой материи, он был наполнен пахучей махоркой. Однажды отец мне сказал, что кисет был сшит в перерыве между боями с помощью заточенной спички. Иголки не нашлось. Наверно, той самой иголки, про которую отец говорил, что « в дальнем походе лишняя иголка и та в тягость».
Со временем и в деревнях мужики начинали отказываться от самосада и махорки в пользу появившихся в продаже сигарет «Памир», папирос «Бокс», «Прибой», «Беломор-канал» и шикарных, дорогих папирос «Казбек» в картонной коробке. Ещё были легендарные папиросы «Герцеговина флор». Говорили, что из этих папирос Сталин вышелушивал табак и набивал им свою знаменитую трубку. Но такие папиросы мы, пацаны, не видели. Только иногда попадались в руки красивая красно-коричневая коробка с золотистым тиснением. Но во все времена на гвоздике висел пузатенький кисет с неприкосновенным запасом махорки.
Из воспоминаний отца, написанных в небольшом блокноте
«Меня, младшего лейтенанта запаса, призвали 6-го июля 1941 года. Воевал я, как и все в начале войны, плохо. Липовые офицеры, аховые солдаты. Кадровая армия как будто куда-то исчезла. Одни растерянные резервисты. В октябре 41-го был контужен. Немецкий танк наехал на ход сообщения, где я пытался укрыться. Мои товарищи сбоку сумели танк поджечь, и я начал гореть вместе с танком. Друзья обо мне вспомнили и вытянули за ноги. И тут мы узнали, что такое окружение. Нас, оставшихся в живых в любом виде здоровья, поджали немцы, и мы пошли туда, где ближе к нашим. Шли много дней и ночей, просили у жителей хлебца. Я где-то нашел компас и сказал ребятам – не пропадём! Не пропали! Путь был зимним, с крепкими морозами. Со мной шли верящие мне люди (иначе это назвать нельзя). Прошли мы, 13 человек, много километров, плутали, шли часто наугад (без карты не помогал и компас). Начались страшные морозы (30 – 35 градусов). Вышли из окружения мы у г.Тулы 27-го декабря.
В военкомате меня оставили, ребят отобрали. Меня направили в г. Москву и по направлению Тульского военкомата я попал в сборный пункт комсостава (ул. Стромынка 32). Новый 1942 год мы, несколько сот среднего комсостава встречали как бы под арестом. (Волей случая через Стромынку прошли наши односельчане и хорошие товарищи отца Егоров Сан Саныч и Михайлов Федор Иванович. Когда они собирались за праздничным столом, либо поиграть в шахматы (до чего были большими любителями) то часто звучала команда: — Стромынка 32! Выходи на построение! По машинам!)
В середине января нас всех выстроили перед грузовиками и приказали – по машинам. Поехали. Привезли нас в г. Палех. Здесь для нас была приготовлена тюрьма. Круглые сутки каждого из нас вызывали к следователю, и обвинением для всех было одно: «Ты предатель!»
В этом лагере я пробыл более 2-х месяцев и слово «предатель» мне жгло мозги Но кончилась и эта пытка».
«Роту я принял в 858-м стрелковом полку 283-й стрелковой дивизии. Моя рота участвовал во взятии города Брянска и др. насел.пунктов. В октябре 1943 г. после взятия г. Клетня я проштрафился. За этот бой меня представили к очень большой награде. Но на радостях разведчики моего батальона у своих же отбили трофейный обоз со «шнапсом», и некоторое время батальон был небоеспособен». К этому времени отец уже имел орден «Отечественная война» первой степени.
Выписка из наградного листа:
— Во время боёв 20.09.43 года при овладении ж.д. станции Акуличи и города Клетня, тов.Чернов умело управлял ротой, которая штурмом ворвалась в деревню и станцию Акуличи. Рота нанесла удар и урон в живой силе, в результате которого противник не смог закрепиться на подступах к городу Клетня. В боях за город Клетня рота тов. Чернова уничтожила 30 солдат и 2-х офицеров противника. Взяты трофеи: 6 повозок и 4 лошади. Тов. Чернов достоин правительственной награды ордена «Красная звезда».
Командир полка подполковник Коробейников. Начальник штаба Майор Губиев. 22.09.43 года.
«Кое-как оправдался, меня с батальона перевели на роту, а вскоре, в поселке Негено моя война была закончена. В этом поселке в сильном бою подбили в ногу. Меня быстро перевязали обмоткой, а второй обмоткой по моему приказу ногу подтянули к потолку. У наружного окна я поставил комвзвода, который мне передавал данные о движении немцев. По телефону я был связан с нашей артиллерией и штабом полка и при помощи комвзвода, штаба и артбата, мы колотили немцев без меня и при мне. Во время затишья в бою меня перевезли в какую то деревушку, где был медсанбат. Меня перевязали и отправили поездом на Восток. Вот таким мне запомнился мой последний бой».
Много лет минуло
В память об отце остались фотографии, которые я сам делал, в письменном столе лежит папочка с орденами и медалями, которые я могу в любой момент увидеть и потрогать. В сенях сельского дома в уголке стоит топор. Топорище отец выстругал. Но при воспоминании об отце перед глазами почему-то всплывает именно зеленый кисет. И запах махорки, запах отца, к которому в трудную минуту, как в детстве, хочется прижаться щекой. Но вот память не сохранила, когда, куда и почему этот кисет исчез.
Наверно, моя мама, Ксения Александровна, отдала его курящим соседям в период жесткого сигаретно-папиросного дефицита…
