Я ехал поездом из Москвы в Пензу. Невеселые мысли все время возвращались к вопросу «Почему?».Меня – молодого инженера, начальника монтажного участка треста «Стальмонтаж-1» в феврале 1952 года самолетом вызвали в Москву в Главстальмонтаж для нового назначения. Начальник Главка Алексей Николаевич Бурмистенко сразу же спросил: «Сколько Вам лет?». «Двадцать четыре». Бурмистенко продолжал: «Это недостаток исправимый. Мы приняли решение назначить Вас главным инженером монтажного управления в городе Орске Чкаловской области. Нам нужен технически грамотный, образованный и энергичный главный инженер. Вам надлежит в течение двух-трех дней выехать к месту назначения. Заполните какие полагается анкеты, и езжайте сдавать участок». Прошел в отдел кадров, заполнил анкету, написал автобиографию. Живу в Москве день, другой жду. Живу пять, семь, десять дней – ничего. Иду на прием. Получаю разъяснение: «Езжайте в свою Пензу, работайте, как работали. О нашем решении мы Вам сообщим». Возвращался обратно, я задавал себе вопрос: «Почему?». Ответ был простым – они прочитали в моей автобиографии фразу: «Мой отец Заверткин Анатолий Константинович в 1937 году арестован, как «враг народа». Его дальнейшая судьба мне неизвестна».
Все время думал: «Они же не отца моего собрались назначать. У меня есть своя, хоть и небольшая, но вполне достойная биография. Хорошо учился в школе, был секретарем комсомольской организации. Во время войны в каникуы работал в колхозе и в геодезическом отряде на строительстве военного аэродрома. Отлично учился в институте, был секретарем комсомольского бюро факультета. На производстве за полтора года из мастеров стал начальником участка. Вступил в ВКП/б/. Почему же они так со мной?..»Мой отец родился в 1902 году. После гимназии его отдали учиться в духовную семинарию, но он оттуда ушел, сделался комсомольским активистом и поступил учиться в медицинский институт. Доучиться ему не дали – активного комсомольца отозвали с учебы и направили на комсомольскую работу. Он успел поработать в райкоме и губкоме комсомола, принимал участие в продотрядах, в 1926 году вступил в ВКП/б/, а в 1929 году был направлен на журналистскую работу.День 12 мая 1937 года я помню так, словно это было вчера, хотя прошло более семи десятков лет. Мы жили в Аткарске, где отец работал редактором районной газеты. Он был дружен со своим заместителем Василием Яковлевичем Никифоровым, у того был сынишка такого же возраста, как я – первоклассник. В выходные дни мы компанией из четырех «мужчин» ходили за город, на берег живописной реки Медведицы с лилиями, кувшинками, прозрачной чистой водой, ужами и лягушками. Мы собирались совершить такую же вылазку, но дядя Вася Никифоров с сыном почему-то не приходили, и я все время просил отца, чтобы он им позвонил. Отец, чем-то удрученный, отправил меня на улицу. Я решил взять книжку и почитать где-то на воздухе. Подхожу к входной двери – заперто, а мы дверей днем никогда не закрывали. Стучу, открывает какой-то военный, за ним стоит мать.- Это наш сын.- Неважно, кто. Какую книжку?- «Гиперболоид инженера Гарина».- Сюда может войти каждый. Выходить нельзя! И точка!В квартире шел обыск. Двое военных тщательно перебирали все, особенно книги, интересовались даже письмами, которые я писал отцу на курорт. Мать тихонько мне говорила: «Папа потерял очень важные бумаги и дяди помогают их найти». Отобрали десятка полтора номеров журналов «Коммунист» и «Большевик», которые родители получали по подписке. Мать собрала отцу небольшой чемоданчик – одежду, что-то из еды, хорошо помню, что положила немного конфет – «подушечек». Мне сказали, что папа уезжает в командировку. Отец стал прощаться, мать плакала. И здесь какой-то внутренний голос сказал мне, что я вижу отца в последний раз. Стоял теплый, даже жаркий майский день, но отец надел пальто и кепи, поцеловал меня и брата (ему был всего годик) и вышел в сопровождении военных. На следующий день в школе ко мне подошла учительница Ольга Сергеевна Андреева, обняла, отвела в сторону и спросила, что с папой. Я добросовестно пересказал ей придуманную матерью сказку про исчезнувшие бумаги и отцовскую командировку. Вечером вся в слезах пришла домой мать и рассказала, что накануне отца исключили из партии и арестовали, а сегодня и ее исключили из партии и сняли с работы. За эти два дня она наполовину поседела, а к тридцати пяти стала совершенно седой.Мы занимали трехкомнатную квартиру и нас начали «уплотнять», отобрали сначала одну комнату, потом – вторую. Мы уже не могли пользоваться кухней, в единственной комнатке поставили печку-«буржуйку». Обеспечение ее дровами лежало целиком на мне. Я уже тогда в совершенстве овладел нехитрым искусством пилить и колоть дрова. Мать до этого работала судьей, но теперь ее никуда не брали. Она носила девичью фамилию, но теперь для всех она стала «жена Заверткина». Даже мне на улице мальчишки кричали: «Троцкист, троцкист!». Продали нашу прекрасную библиотеку, которую родители долго собирали. Распродали почти все вещи. Жить так дальше было нельзя, и мы перебрались в такой же маленький городок Петровск, где мать взяли на работу юрисконсультом на элеватор. Она много раз писала запросы о судьбе отца от имени бабушки Анны Васильевны — личные запросы были небезопасны. В 1948 году один из людей, знавших моего отца, освободился из заключения, приходил к матери и рассказывал, что однажды на пересыльном пункте видел отца мельком. То ли он хотел хоть чем-то утешить мою мать, то ли видел зека, похожего на отца. Бабушку Анну Васильевну вызвали в НКВД и сказали, чтобы она больше никуда не писала, что ее сын отбыл в заключении десять лет, освободился, живет на поселении, возвращаться не думает – у него другая семья.Началась Отечественная война, ввели карточную систему на хлеб и основные продукты питания, мать назначили начальником городского бюро хлебных и продовольственных карточек. Но она рвалась на юридическую работу и, в конце концов, получила назначение на должность народного судьи в отдаленном Бакурском районе (теперь и района-то такого нет) Саратовской области. Ее даже избрали в состав райкома партии. Но и на этом тень от прошлых событий не исчезла — появился новый районный начальник НКВД и поставил вопрос о том, что в составе райкома есть «жена врага народа». И мою мать на очередные выборы народных судей не рекомендовали, пришлось ей сделаться адвокатом.Последствия ареста моего отца еще долго преследовали нас. Кандидатом в члены партии меня принимали на пятом курсе института. Отличник учебы, секретарь факультетского комсомольского бюро, рекомендации райкома комсомола, секретаря партбюро института и декана факультета. Приняли, хотя трое проголосовали «против» и один воздержался, и вопрос об отце, конечно, задавали. В 1958 году позвонили из паспортного стола горотдела милиции: «Вам надо приехать получить свидетельство о смерти Вашего отца». Получил свидетельство, где было указано: дата смерти – 23 февраля 1939 года, причина смерти – прочерк, место смерти – прочерк. Через некоторое время звонок из городского отдела КГБ – приехать получить свидетельство о реабилитации отца. В документе Военной коллегии Верховного суда СССР сказано: «Приговор Военной коллегии от 21 января 1938 года в отношении Заверткина А.К. по вновь открывшимся обстоятельствам отменен, дело за отсутствием состава преступления прекращено». Позднее получил новое свидетельство о смерти отца– непонятно, как было сочинено первое? Дата смерти – 21 января 1938 года, причина смерти – расстрел, место смерти – город Саратов.В конце 90-х годов мне удалось получить разрешение на ознакомление с делом по обвинению Заверткина Анатолия Константиновича. Вся вина отца и нескольких его друзей заключалась в том, что они, общаясь (скорее всего, «за рюмкой чая») осмеливались обсуждать какие-то политические вопросы, и их мнение не всегда совпадало с тем, что пропагандировалось печатью. Далее бесед в узком кругу дело не шло, но им вменили в вину создание организации, имеющей целью борьбу против существующей власти. Виновными они себя не признавали, но в деле имеются протоколы, где были пометки о временном прекращении допроса. После таких «перерывов» подследственные признавались во всем. Суд-тройка проходил без всяких свидетелей и длился двадцать минут. Приговор – высшая мера, приведенная в исполнение в тот же день. И все — человека, которому было всего 35 лет, который был сыном печника, который был предан делу Ленина и партии, который вместе с супругой меня, старшего сына своего, назвал Рэмир (Революция и Электрификация Мира), а второго сына — в честь вождя немецких коммунистов Эрнстом, который был активным комсомольцем и коммунистом, этого человека не стало…Заверткин Анатолий Константинович похоронен на Воскресенском кладбище города Саратова. На этом месте установлен гранитный камень с надписью «На этом участке кладбища захоронены жертвы репрессий 30-х – 40-х – начала 50-х годов».В 1937 году в книге (заметьте – книга вышла, когда отец даже не был осужден) некоего П.Винокурова «О методах и приемах иностранных разведывательных органов и их троцкистско-бухаринской агентуры» было написано о редакторе аткарской газеты «Коммунист» троцкисте «З»: «Сознательно допускались контрреволюционные опечатки. Скрывались от читателей важнейшие партийные решения. Злостно искажались селькоровские письма, а сигналы селькоров о вражеской работе на местах вообще уничтожались». «Троцкистско-бухаринская агентура». Вот вам и Революция и Электрификация Мира… У меня есть справка, что меня признали пострадавшим от политических репрессий и свидетельство о праве на льготы, установленные законом «О реабилитации жертв политических репрессий», но лучше, чтобы этих документов никогда не было…
