Крестьянская малограмотная семья из аткарского села Даниловки в сентябре 1941 года была объявлена врагами народа и выселена в Омскую область, где в нечеловеческих физических и моральных условиях прожила 13 лет. Пострадала семья из-за фамилии отца – БЛЮМЕНШТЕЙН.
Как мы стали врагами.
Нелегко 86-летней Марии Федоровне СУППЕС вспоминать о тех страшных минутах, продлившихся на долгие-долгие годы. Первого сентября 1941 года она пошла в первый класс, но проучилась всего неделю. Поздним вечером, когда мама пекла картофельные оладьи, а вся семья – муж и семеро детей, терпеливо ждали, обсуждая школьные и колхозные дела, в дом без стука вошли мужчины в погонах. Не поднимая глаз, они объявили, что семья подлежит выселению из родной деревни, потому что являются немцами, следовательно – врагами народа. В трехдневный срок надо собрать вещи, насушить сухарей, взять продукты на дорогу. Успокоили, что переживать не надо, после победы над фашистами семья вернется в деревню домой, дом, который сейчас надо сдать колхозу, отдадут. Уходили они под отчаянный крик матери и плач детей. Отец сидел молча, обхватив голову руками. Он понял – всему виной фамилия далекого прадеда, который когда-то прибыл в Поволжье в числе колонистов по приглашению императрицы Екатерины II.
— Мама моя родом из села Федоровка, было такое недалеко от Большой Екатериновки, ее девичья фамилия – Кондратьева. А отец из рядом стоящей маленькой деревни Козловка, — рассказывает Мария Федоровна. — Обе семьи были многодетные и небогатые. Но у отца в руках было фамильное дело – он умел строить мельницы и работать на них. Благодаря этому ремеслу его пригласили в Даниловский колхоз имени М.И. Калинина, дали дом на берегу Лаверзы, а на противоположном берегу под его руководством построили мельницу, где он и работал. Мама рассказывала, что никогда в селе нас не укоряли этой фамилией. Да и какие они уже были немцы, даже немецкого языка ни муж, ни его родители не знали.
Через три дня к дому подъехала бричка, на которую погрузили вещи и детей. Предложили матери остаться, к ней претензий не было, русская же, но дети считались по отцу немцами и должны были все выехать. Моей старшей сестре было 15 лет, а младшей всего 1,5 годика. Провожая нашу семью, односельчане на улице опускали головы и украдкой вытирали слезы, словно хоронили.
Долгая дорога к смерти.
На Аткарском вокзале нас погрузили в вагоны. В стенах щели, маленькая печурка не спасала от холода, воды и туалета нет. А ведь в вагонах детей было больше, чем взрослых, деревенские семьи тогда были многодетные. Более двух месяцев мы добирались до Омска, подъели все припасы, на остановках меняли вещи за кружку молока и кусок хлеба для детей. Иногда люди в погонах приносили кашу в бидонах, разрешали набрать кипятку на станциях. Грязь, вонь, болезни, первыми начали умирать маленькие дети, их просто снимали с поезда и клали на землю.
На какой-то станции близ Иртыша прямо в чистом поле весь наш эшелон под №740 разгрузили. Поезд ушел, а мы остались ждать обещанных повозок, которые пришли только через три дня. Нас успели распределить по ближайшим колхозам, через несколько дней ударили сибирские морозы. Мама рассказывала, что весной, как сошел снег, вывозили и хоронили трупы тех, кого не успели распределить.
Стоит ли говорить, что в колхозе имени М.И. Калинина Серебряковского района нам не были рады. Мы ведь не беженцы от фашистов, мы – враги. Шла война, в каждой семье кто-то был на фронте и уже оплакивали погибших. Отца сразу же забрали в трудармию, и мы его больше не видели и ничего не знали о нем до 1952 года. Мама работала в колхозе на самых тяжелых работах. Разрешали в долг будущих трудодней брать хлеб, овощи. Но по расчету за месяц мы остались еще и должны. Соседи жалели голодных детей, приносили то картошку, то простоквашу. Сильно болели, а потом умерли младшие сестренки – 1,5 и 4,5 года. Старший брат, ему было 14 лет, сильно простудился и весь покрылся чирьями. Мы жили в бараке, где сильно протекала крыша, все спали на полу и весной подстилки примерзали к полу. В комнате стоял сундук, мама укладывала на него брата и закрывала сверху корытом, чтобы вода на него не текла, лечила народными средствами, выпрашивая у сельчан травы.
Старшей сестре исполнилось 16 лет и ее тоже забрали в трудармию. Мама отпросилась из колхоза на один день, и уехала ее проводить, но не успела к поезду и вернулась через два дня, за это ее выгнали из колхоза. Она долго искала работу, ни один колхоз в районе не хотел брать немку — нарушительницу дисциплины, да еще и с кучей детей. Я помню, как она в отчаянии однажды воскликнула: « И что я тогда в Даниловке каши с отравой не наварила, всех бы от мук избавила!». Что только ей бедной не доводилось делать – она зимой копала в поле колодцы, которые наполнялись талыми водами для полива, грузила мешки с мукой, разгружала уголь – лишь бы накормить детей. Сколько раз ее волоком притаскивали домой, у нее был полный упадок сил. В школу мы ходили мало, не в чем было. Да и травили нас, издевались. В селе были беженцы, поселенцы из лагерей, но мы были врагами. Помню, как дети-евреи и латыши подкарауливали нас и кололи ручками с тонкими перышками. Даже некоторые учителя не сдерживали раздражения против нас. Но в школе и детсаду нам давали хлеб по 200 граммов на человека, я всегда оставляла кусочек хлеба для мамы.
С 12 лет начала работать, стадо коров гоняла. Плакала от стыда и отчаяния, мои сверстницы в школу шли, нарядные, а я в затрапезной одежке, коров гнала через все село. И в поле работала и на ферме, куда пошлют.
Домой, на родину.
Сразу после победы, мама начала разыскивать отца, писала письма с просьбой дать разрешение на возвращение домой. Но разрешение дали только в 1954 году. К этому времени дети уже были взрослыми. Я вышла замуж. Мой муж Ренгольд, или как все его звали по-русски Владимиром, тоже с немецкой фамилией, тоже репрессированный. Родители у него умерли, и он воспитывался в детдоме, получил образование – агроном.
Мы вернулись в Даниловку в солнечный майский день, когда цвели сады и воздух родины был наполнен ароматом черемухи — стояли и плакали от радости и от горя. Соседи считали, что мы сгинули, колхоз наш дом продал сельпо. Нам дали комнатку в старом доме, где мы жили все вместе. Отец вернулся совсем больной, он умер через два года, а вот маме Бог даровал долгую жизнь, она прожила 100 лет и 3 месяца, понянчила внуков и правнуков.
Гордость области, орденоносец, участник ВДНХ.
Постепенно жизнь налаживалась, молодая семья работала в колхозе, воспитывали троих детей. Да только рано ушел из жизни муж Марии Федоровны, человек очень уважаемый в селе, добрый и отзывчивый. Троих детей она поднимала одна, все выросли достойными людьми, брали пример с родителей.
Труд Марии Федоровны на колхозном птичнике не остался не замеченным. Работала всегда на совесть, ответственно. Награждена орденом «Знак Почета», Почетной грамотой министерства сельского хозяйства РФ,. Ездила в Москву на ВДНХ, занесена в Книгу Почета колхоза им. М.И.Калинина, несколько лет подряд односельчане избирали ее депутатом сельского совета. Она и сегодня не может сидеть без дела, сама управляется по хозяйству в доме и на участке и добровольно ухаживает за могилой своего земляка известного ученого-агронома К.Ф. Агринского.
— У него же нет здесь никого, — мягко, словно извиняясь, объясняет Мария Федоровна.
Удивительной доброты человек, в ее душе нет злобы и ненависти за изуродованное детство, она не клянет судьбу и никого не винит.
В доме, который колхоз построил своей знатной птичнице тепло и уютно, за окном настойчиво бьется в стекло не уснувшая бабочка, словно не утихающая память о страшных годах, прожитых с клеймом «враг народа».
