Несовершеннолетние узники фашизма — это уже пожилые люди, самым молодым из которых перевалило за 75 лет, и с каждым годом их становится все меньше. Это последние свидетели преступлений фашизма. В их числе – 86-летний житель Аткарска Николай Евгеньевич ЗЕНКИН.
Эвакуации помешал десант. Когда началась Великая Отечественная война, Николаю было 8 лет. Вместе с родителями и трехлетней сестренкой Виолеттой он жил в небольшом селе Никольском под Ленинградом. Объявление о начале войны не сильно напугало сорванца, мальчишки тех лет были уверены, что «Красная Армия всех сильней», и война им представлялась в виде игры, которая очень скоро завершится победой. И переживали исключительно потому, что война кончится скорее, чем они вырастут. Даже в страшном сне не могло присниться мальчишкам, что уже обтягивают колючей проволокой территории и строят бараки, где их ожидает судьба заключенных. — В первые дни войны призвали отца, — вспоминает Николай Евгеньевич, — больше мы его никогда не видели, уже после войны узнали, что пропал без вести. Через несколько месяцев сообщили, что надо готовиться к эвакуации, потому что фашисты уже близко. Мама со своей сестрой тетей Дуней решили держаться вместе, считая, что вдвоем им легче будет уберечь 4 детей, среди которых я – самый старший. Нас погрузили на две баржи, которые должны были перевезти на другой берег Ладоги, но немцы выбросили десант, и эвакуироваться мы не успели. Всех трудоспособных ребят и девчат сразу же увели на железнодорожную станцию и отправили в Германию, даже не дав попрощаться. Остались матери с малыми детьми и старики, им разрешили вернуться домой в деревню.
В круге фашисткой неволи. Уже не игралось мальчишкам, пусто стало в селе. Взрослые страшились неизвестности, думали, как жить дальше. Но долго гадать не пришлось, в селе снова появились немцы, приказали собрать самое ценное и необходимое, погрузили в товарные вагоны и повезли в Латвию. — Я помню большую площадь, к которой на телегах подъезжали богатые латышские фермеры, по-немецки – бауэры, — рассказывает Николай Евгеньевич. — Они выбирали себе работников и увозили, а нас никто не брал. Пошел дождь, стало холодно и мама с тетей Дуней закрывали нас от дождя, кутали в одежду. Наконец подъехал бауэр, недовольный, тем, что опоздал, он начал грубо ощупывать маму и тетю Дуню, заглядывал им в рот, потом махнул рукой и велел садиться в телегу. Дом у него был большой двухэтажный, земли много. Сын у фашистов служил, вот его фашисты и жаловали, работников давали. Меня определили кормовую свеклу с полей возить. Два пленных солдата запрягали лошадь в телегу, и мы с мальчишками ехали в поле, грузили свеклу и отвозили к коровнику. Уставали сильно, ночью проваливались в сон. Но все это были цветочки. Не прошло и года, как на ферму приехала большая немецкая машина, быстро всех забрала и привезла в порт. Нам велели грузиться на палубу, а в трюм укладывали какие-то ящики, картины, мебель. Я слышал, как женщины шепотом говорили, что нами прикрываются от русских самолетов. Не будут летчики по детям бомбить, а в трюмах награбленные ценности вывозят. На палубе было холодно, плыли мы очень долго.
Концлагерь. ВОСТОЧНАЯ ПРУССИЯ. В каком именно концлагере оказалась семья Николая Евгеньевича, он до сих пор не знает. Помнит, что взрослые произносили названия Восточная Пруссия и Кенигсберг. Впечатление произвел немецкий порядок и аккуратность. Ровными рядами стояли бараки, между которыми проложены бетонные дорожки. В бараках по отдельности жили русские, французы, поляки и немцы. Женщин каждый день отправляли работать на железную дорогу, маленьких детей отводили в детский сад, где за ними присматривали воспитатели, а старшие дети работали. — Меня определили к большой дезинфекционной машине, которую мы прозвали вшивогонкой, — вспоминает Николай Евгеньевич. — Одежду заключенных, больных и здоровых, развешивали по крючкам и опускали в горячий пар. Котел топили дровами, подавали воду – у котла жарко, пока за дровами бежишь — ветер ледяной хлещет. Уставали смертельно, возраст работников от 6 до 10 лет. Мы малышей жалели, да что сделаешь, когда только и слышишь – «русиш», «шнель». Выхоленные немецкие офицеры – элита нации, никакой скидки на детство не давали. В перчатки вставляли листы свинца и били детей наотмашь за любые проступки. Николай Евгеньевич вспоминает, как он не услышал приказ офицера вернуться. Удар был такой силы, что мальчик потерял сознание и оглох на несколько дней. Помнит Николай Евгеньевич, как повесили мальчишку за украденную пайку хлеба и несколько дней не снимали, гоняя детей мимо повешенного.
Клоуны в концлагере. Показательные казни немцы устраивали не часто, но люди пропадали часто в неизвестном направлении и помногу. С точки зрения фашистов – это был образцово-показательный лагерь, иначе зачем они возили так часто фотографов, демонстративно раздавая детям по кусочку сахара, показывали чистые бараки, благоустроенную территорию, кухню. Даже привозили клоунов и какие-то артисты пели немецкие песни. И все это постоянно фотографировали, заставляя детей улыбаться. Николай Евгеньевич старается говорить спокойно, но голос срывается, а у меня сердце замирает от ужаса – клоуны на фоне повешенных, безжалостных побоев и постоянного ожидания смерти. Срок жизни заключенных в лагерях измерялся одним годом. И вот январской ночью матерей и детей погнали по распутице, подгоняя плетками. — Было очень темно, немцы освещали себе путь фонариками, а мы падали в грязь, матери держали детей, боясь потерять и отстать, — Николай Евгеньевич нервно трет ладони. — Кончилась фашисткая показуха. Малые дети и изработавшиеся матери не были нужны Великой Германии. Нас погрузили в товарные вагоны и куда-то повезли. Еды не давали, вагоны не открывали. Мы слышали вой самолетов, взрывы. Состав толкали то вперед, то назад, наконец, все стихло и мы услышали русскую речь. — Казалось, весь состав взвыл женским и детским плачем. Мы в лагере не плакали, а здесь словно лавина прорвалась и сдержать ее не было сил. Наши! Спустя семьдесят с лишним лет пожилой мужчина спрятав лицо в ладони, вздрагивал плечами и плакал навзрыд. Долгая дорога в Россию. Женщин увели в комендатуру, солдаты утешали детей, угощали медом, а мы прижимались к ним и, как никогда, верили, что теперь все будет хорошо. Вечером начался артобстрел. Солдаты спрятали матерей с детьми в подвал, и каждый считал своим долгом принести какую-нибудь еду. Через несколько дней людей перевезли на заброшенную пилораму, подальше от станции, которую периодически бомбили, а потом на телегах отправили в Польшу и уже оттуда по железной дороге в Россию. Ехали долго, люди помогали продуктами, на остановках бегали за кипятком. Добрались до Гатчины, опять же солдаты на грузовике привезли в родное село. — Когда фашисты вывезли нас, они сожгли село. Уцелели несколько домов и среди них — наш. Нам повезло и еще раз, когда выяснилось, что жива бабушка, отказавшаяся от эвакуации и сумевшая выжить во время оккупации. Мама устроилась на работу в клинику Кащенко, переполненную ленинградцами, обезумевшими от голода в блокаду, там же работала и тетя Дуня. Их неоднократно вызывали на допросы в НКВД, но нас не притесняли.
Послесловие. Сердце матери не выдержало потрясений и тяжелой физической нагрузки в концлагере, недолго она прожила после войны, оставив детей сиротами. Николай Евгеньевич, окончив 4 класса, поступил в Ленинградское ремесленное училище, выучился на слесаря и стал работать на судоремонтном заводе. Мечтал забрать к себе в Ленинград сестру, которая жила в семье тети Дуни. Но случилось непоправимое – девочка погибла от удара током на уроке физики. Николай Евгеньевич, тяжело пережив горе, навсегда уехал со своей родины. Поднимал целинные земли на Алтае, там женился, перебрался в Казахстан, оттуда в Киргизию, где прожил 20 лет, вырастил двоих дочерей, у него 2 внучки, 4 правнука. В печально известные перестроечные годы перебрался в Аткарск. В родное Никольское вернулся спустя 50 лет, и то не по своей воле, пришлось доказывать статус узника концлагеря, чтобы получить прибавку к пенсии. — Николай Евгеньевич, вам не снится концлагерь?- спросила я прощаясь. — Нет. Уже не снится, но простить фашизм, забыть, что это было – невозможно.
Автор текста: ОЛЬГА КАПИТОНОВА
